«Почему в анимационных фильмах Миядзаки практически нет злых людей, отрицательных персонажей и героев, перешедших «на темную сторону Силы». Те, кто сначала кажется исчадиями ада, неожиданно меняются, оказываются, по сути дела, добряками; во всяком случае, в их действиях просматриваются гораздо менее злобные мотивы, чем представлялось вначале. Мне всегда очень нравилась эта черта фильмов Миядзаки, и я думал, что другие не восхищаются этим, просто потому что никогда не обращали на это внимания. Оказалось, обращают многие — и недовольны этим. Говорят — сказка, говорят — мир, в котором мы живем, устроен совсем по-другому.
Мы живем в тесном мире. Зло действует в нем не через агентов, а через всех нас. Если ты вступаешь в борьбу со злом, это хорошо и правильно, но не льсти себя мыслью, что при этом придется обижать только специальных злых людей. Нет, драться придется с обыкновенными, можно сказать добрыми, людьми. Иногда при ближайшем рассмотрении выясняется, что сталкивается не добро со злом, а две правды. Чуть приподнявшись над конфликтом, это можно увидеть. Но иногда люди и в самом деле выбирают (насколько мы можем судить, конечно) сторону зла — поступают несправедливо, себялюбиво, агрессивно и т.д. Только вот рассказывать об этом можно по-разному.
Можно объявить одних людей склонными, скорее, к добру, а других — вставшими на сторону зла. Те, кто склонен ко злу, — они устойчиво, в разных ситуациях воспроизводят «плохое» поведение. Защищают несправедливость, тянут одеяло на себя, лгут и воруют. Бьют первыми, нападают превосходящим числом, ведут себя подло и жестоко. Ну и так далее.
Такая нарративная стратегия была вполне естественна в просторном мире прошлого, где чужак далек, непонятен, обычно враждебен и ксенофобские ожидания одних вполне соответствуют экспансионистским устремлениям других.
Чем теснее становится мир, тем меньше доверия вызывает подобный подход. Человек, делающий выбор в пользу дурного, более не воспринимается нами как чуждое и пугающее существо. Мы в состоянии проецировать его опыт на себя, понять, что привело его к этому. Мы видим если не все, то многие причины и мотивы, которые привели его к этого. Мы чувствуем, что победа над «врагом», скорее всего, ничего не даст нам. Можно сколько угодно язвить над либералами-гуманистами, апеллирующими к пресловутому «среда заела», но я сейчас говорю не о воззрениях, а о продуктивности, вернее о непродуктивности определенной нарративной стратегии.
Миядзаки пользуется здесь прерогативой сказочного автора. Он превращает ребенка-гиганта Бо в хомяка — и тот оказывается совсем не тем монстром, которым сделала его жизнь в роскошной детской. Он превращает заносчивую и злобную Ведьму Пустоши в беспомощную и добрую тетушку — и мы видим ее такой, какой она могла/должна/хотела бы стать, если бы не гордыня, не дар, который оказался больше ее самой. Что-то подобное сделал Аки Каурисмяки, заставив своего героя (впрочем, вовсе не преступника) потерять память и начать жизнь заново, обретя в ней любовь, дом, друзей.
Японский художник не любит «доигрывать» партии отрицательных героев до конца. Мне кажется, это здравый подход. Это в художественном отношении не интересно и в жизненном отношении не преподносит никакого урока. Я думаю, что по-настоящему злые люди существуют, но основная часть зла творится такими же людьми, как мы (и нами, нами, как ни печально). Еще раз повторяю: мы живем в тесноте. Успех одних — это неудача других. Облегченный выдох («уф, пронесло») одних — черное отчаяние других. Зло не в отдельных людях, а в хаосе мира, в несовершенстве общественного устройства, в столкновении страстей и страхов разных людей. Надо стремиться обуздать или, по меньшей мере, уменьшить это безличное зло, а не в сотый и в тысячный раз давать «этим гадам» прикурить. В сказочном мире это может показаться несложным (хотя… жертвенная гибель, пусть с последующим воскрешением, Навсикаи, страшное проклятье Аситаки, унижение и мозоли Тихиро, ужас и отчаянье Софи — гм! ну ладно, нетрудным), но вообще-то задаваемая таким подходом программа сложнее и ответственнее, чем каноническая «черно-белая» картинка.
Кому-то картина мира, рисуемая Миядзаки, кажется сладкой обманкой. Мне же думается, что это горький пирожок вроде того, что дал Тихиро-Сэн Речной Бог. Похоже, вовремя.»